Михаил Заборов
ОПЕРА
Опера произвела на Н* колоссальное впечатление, какие голоса! Какая гениальная музыка Чайковского! И эта тройная трагедия, разыгравшаяся на сцене: сначала смерть графини, потом Лизы, а потом и Германа. Н* бередит наивное и мучительное желание вернуть все назад, воскресить Лизу и Германа, изменить сюжет и увидеть счастье влюбленных. Он даже воображает музыку, которая должна была бы звучать в счастливой сцене, и кажется, что эта музыка прекрасна, поют скрипки, перемежаясь с сильными, грудными голосами певцов, музыка нарастает, крещендо..! Однако уже поздно, надо ложиться, сможет ли он уснуть под впечатлением?
Трудно сказать, сколько времени пролежал он без сна, когда вдруг раздался телефонный звонок. Звонят из оперы, человек, назвавшийся зрителем, говорит, что по его сведениям Герман вовсе не погиб, раненный, истекающий кровью, он был доставлен в госпиталь, где пролежал долго, а потом был заключен в психиатрическую больницу с признаками помешательства. Тут Герман пролежал еще дольше, все ж психиатр решил, что пациент не опасен ни для себя, ни для других и решил его освободить. Беспокоит Германа сильная депрессия и голоса, вернее это один голос Лизы, она зовет его и эти зовы мучают и истязают Германа, заставляя его вновь и вновь возвращаться к мысли о самоубийстве. Бывают периоды просветления, когда зовы утихают, и тогда душа больного отдыхает, но потом они возвращаются с новой силой. Из спиритуального своего общения с потусторонним миром Герман как-то постигает, что Лиза с графиней находятся в кровном родстве, и что род этот очень древний.
Герману некуда себя девать, на службу его не приняли, но адвокат помог оформить небольшую ренту в счет родительского имения, и целые дни Герман проводит праздно, уединенно, предаваясь тяжким мыслям о случившемся, о Лизе. Иногда он посещает игорные дома, наблюдая за игрой и не прикасаясь к картам.
Но вот «им овладело беспокойство, охота к перемене мест». Иногда ему кажется, что он идет на зов Лизы, но вскоре голос пропадает, и Герман оказывается на беспутьи и тогда ему кажется, что она звала его в тартар, от чего мучения его усиливаются. Он потерян и истерзан, путает дни и ночи, и вот ему показалось, что он найдет успокоение на своей исторической родине в Германии.
Стал собираться в путь, потом длинная, мучительная дорога на перекладных, За окнами чужая страна, а Герману сдается, что голос Лизы становится отчетливей и нежнее, в дороге ему легче. Герман решил остановиться в Баден-Бадене, поправить свое здоровье на водах. Он снял небольшую комнатку и предался успокоительным процедурам. Но как только он остановился, состояние его ухудшилось, пропал сон и с ним остатки душевного равновесия. На водах он познакомился с отдыхающим из Парижа, и тот рассказал ему о замечательном враче психиатре и гипнотизере, который сможет помочь. Между тем состояние Германа ухудшилось, и он решился ехать в Париж, имея на руках адрес врача. Повторился эффект дилижанса, в дороге Герману опять легче, и чем дальше, тем настроение его лучше. Наконец – Париж! Великий город, соборы, Сена, улицы, улочки, все интересно, величественно.
Парижский извозчик не без труда нашел клинику доктора М* - вполне респектабельное заведение, где содержались несколько хронических больных. Один из них увидев Германа очень испугался и стал уверять, что давеча видел его во сне играющим в карты со старухой.
Герману нашлось место в клинике. Доктор назначил ему успокаивающие микстуры и проводил с пациентом беседы, в которых тот должен был погрузиться в гипнотический сон и проснуться свободным от потусторонних голосов. Но гипнозу Герман поддается, плохо и сеансы доставляют ему только мучения. Между тем голос Лизы все ближе и сильней и мучительней. Видя неэффективность своих сеансов, психиатр сам предложил Герману больше гулять по великому городу, знакомиться с архитектурой, с музеями и тем отвлекаться от тяжелых мыслей и голосов. Герман так и сделал. Он бродил по Елисейским Полям и попал в Элизиум – страну блаженных, где царит вечная весна, он ищет Лизу, но вместо этого оказывается у Лувра и входит в Лувр, идет по коридорам, великолепным залам, видит людей рассматривающих картины и скульптуры. Герман идет, ведомый голосом Лизы, и вдруг останавливается как вкопанный, он увидел ее, ее портрет с загадочной и манящей улыбкой на устах. Она смотрит на Германа с иронией, как будто насмехается над ним. Перед портретом группа зрителей, - «Мона Лиза, говорит гид, - величайшее произведение Леонардо да Винчи, в котором он достиг вершины своего мастерства. Насчет того, кем была модель художника, есть разные мнения, догадки, но ни одна из них не доказана. Считается, что это портрет Лизы Герардини, супруги торговца шёлком из Флоренции Франческо дель Джокондо, написан около 1503—1505 годов. Но есть и другие предположения: Пачифика Брандано — любовница Джулиано Медичи, мать кардинала Ипполито Медичи, портрет Пачифики был заказан Джулиано Медичи для узаконенного им внебрачного сына, жаждавшего увидеть мать, которая к этому времени уже умерла.
А есть предположение, что изображена вообще не женщина а юноша Салаив женском одеянии, возлюбленный Леонардо. Настойчиво муссируется мысль о том, что перед нами автопортрет самого Леонардо. Наконец очень интересно предположение, что перед нами мать Леонардо да Винчи. Но правда состоит, видимо в том, что волшебный этот образ выражает всех означенных персонажей одновременно. Проницательнейший критик Уолтер Патер в своём эссе о да Винчи описал образ как своего рода «мифическое воплощение вечной женственности, которое старше скал, меж которых оно сидит и которое умирало множество раз и изучило тайны загробного мира».
Герман слушает все это, и ужас его растет, - «так вот с кем свела меня судьба!» – думает он. А гид продолжает: Особую загадку для всех почитателей Леонардо да Винчи представляет улыбка Моны Лизы. Критик Эжен Мюнтц писал:
«Все знают, какую неразрешимую загадку вот уже скоро четыреста лет загадывает Мона Лиза поклонникам, толпящимся перед образом ее. Никогда дотоле художник не выразил так сущность женственности. «Нежность и скотство, стыдливость и затаенное сладострастие, великая тайна сердца, обуздывающего себя, ума рассуждающего, личность, замкнутая в себе, оставляющая другим созерцать лишь блеск её».
А вот высказывание некоего Мутера: «Особенно завораживает зрителя демоническая обворожительность этой улыбки. Сотни поэтов и писателей писали об этой женщине, которая кажется то обольстительно улыбающейся, то застывшей, холодно и бездушно смотрящей в пространство, и никто не разгадал ее улыбку, никто не истолковал ее мысли. Все, даже пейзаж, таинственны, подобно сновидению, трепетны, как предгрозовое марево чувственности.»
«Не отвергая другие характеристики, я позволю себе личное мнение, - говорит гид, - но сначала приведу еще высказывания.
«Ошибка критиков заключалась в том, что искали во что бы то ни стало индивидуальных, субъективных душевных свойств в образе Моны Лизы, тогда как несомненно, что Леонардо добивался именно типической одухотворенности». На это высказывание следует обратить особое внимание. Ему вторит искусствовед Лазарев: «Эта улыбка является не столько индивидуальной чертой Моны Лизы, сколько типической формулой психологического оживления, формулой, проходящей красной нитью через все юношеские образы Леонардо»
«Я бы пошел дальше,- говорит гид, - я начал бы историю загадочной улыбки с Древней Греции, а именно с древнегреческих куросов. Их позы стремительны, а их лица всегда озаряет так называемая архаическая улыбка и она как бы возвращает образ вовнутрь самого себя, это созерцание внутренней своей гармонии, но одновременно и гармонии целого мира. Именно в этом суть архаической улыбки, и в этом общая суть леонардовской улыбки. Конечно Мона Лиза очень индивидуальна, ее улыбка наполняется многими нюансами, но основная суть улыбки остается прежней - созерцание гармонии. Таков же и тихий гармонический пейзаж…
«Нет, нет, только мне известна тайна обольстительной улыбки», - Восклицает вдруг Герман, все оборачиваются к нему, - только я знаю тайну этой коварной улыбки, она зовет меня! Что нужно тебе от меня, - обращается он к Лизе, - жизнь моя? Возьми ее!» С этими словами он выхватывает пистолет и раздается… звонок! Как неужели опять звонят из оперы? Нет – это будильник.