Если вы не решаетесь сказать, что вы думаете, за вас решат, что вам думать!
Чем меньше знаний, тем проще заблуждения.
«Все, что я заповедую вам, бережно исполняйте, не прибавляй к тому и не убавляй от того».(13:1).В этих словах можно усмотреть девиз религиозного обскурантизма, апофеоз религиозной зашоренности, призыв жить по жесткому алгоритму. Как, в самом деле, должна выглядеть в свете этих слов жизнь еврея? Какой Бальзак способен на основе этого идеала живо и привлекательно описать образцовую «еврейскую комедию»? Ведь если вдуматься, то такой роман совершенно невозможен, или – если взглянуть на эту картину с обратной позиции - единственная книга, единственный роман еврея – это «Шулхан арух» - сборник предписаний на все случаи жизни, в котором регламентируются тысячи поведенческих реакций еврея в тысячах жизненных обстоятельств. Соответственно, все отклонения, все проблемные ситуации, в которых человек ведет себя непредсказуемо и спонтанно, ситуации столь интересные романистам – составителями «Шулхан аруха» и комментариев к нему полностью игнорируются. Не то что «прибавления» и «убавления», но даже назидательные отступления в сторону, в виде критических замечаний в адрес тех, кто алгоритму не следует – относительная редкость для этого кодекса. Другими словами, «Шулхан арух» можно назвать единственным еврейским «романом», в котором наперед расписаны все жизненные сюжеты, и представлена единственно правильная поведенческая линия. Разве это жизнь?Не секрет, что при неумелом использовании религиозных пособий человек способен вытравить из себя все самое достойное и живое. Сама по себе формальная исполнительность при отсутствии внутренней жизни может не давать ничего, может даже усугублять моральное уродство, о чем немало говорится у пророков («К чему Мне множество жертв ваших? – говорит Господь. – Пресыщен Я всесожжениями овнов и туком откормленного скота; и крови быков и овец и козлов не желаю Я. Когда вы приходите, чтобы предстоять Мне, кто просит вас топтать дворы Мои? Не приносите больше пустого дара; воскурение – мерзость для Меня; собраний, которые вы собираете в начале нового месяца и в субботы, не терплю Я: беззакония с празднеством» Йешайя». 1:11).Рамбан, комментируя слова Торы «Святы будьте Мне» (Ваикра 19:1), пишет: «Тора запретила кровосмешение и нечистую пищу, и разрешила супружескую связь и чистую пищу – мясо и вино, так что и сластолюбие и чревоугодие могут расцветать и в рамках закона. Таким образом, изучив Тору, человек может найти для себя нишу, в которой сможет предаваться любому пороку, якобы заручившись на то разрешением Торы».
C некоторых пор среди просвещенных народов утвердилось сознание, что вообще не «обряды», не заповеди, а именно внутренняя духовная жизнь является необходимой и достаточной основой всякой религиозности. Такое понимание утвердилось среди европейцев и в значительной мере распространилось на еврейский мир.В наше время существует множество евреев, именуемых «светскими», которые в то же время начитаны в традиции и время от времени что-либо исполняют. По своим убеждениям – это вполне верующие люди. Все их отличие от классических иудеев состоит в том, что они резко различают между «игом небес» и «игом заповедей». «Иго небес» - это суть религии, «иго заповедей» - сомнительный и условный придаток. Даже когда они соглашаются с тем, что заповеди от Б-га (а не просто от раввинов), они их все равно не исполняют. Они говорят «эйн коах», что на самом деле является не проявлением внутренней душевной слабости, а другим выражением той же общей оценки: «это не имеет значения, на эту чепуху жаль сил и времени».Каждый человек решает за себя, между тем мне бы хотелось обратить внимание на сохраняющиеся и в наше время аргументы в пользу целесообразности исполнения заповедей.Прежде всего, самоуважение. Существуют почтенные прошедшие проверку временем признаки принадлежности к избранному народу: хочешь чувствовать себя евреем - нужно соответствовать.Но есть и другой, более внутренний, более духовный повод соблюдения заповедей. К сожалению, питание экстрактом химически чистой духовности многим кажется истощающим и способствующим вырождению религиозного чувства. Ницше с иронией говорит о людях, "у которых атрофировался религиозный инстинкт: так, что они даже и не знают, зачем собственно нужны религии, и с видом тупого удивления отмечают их существование среди людей… Им не вполне ясно, о чем собственно здесь идет речь - о новом ли удовольствии или о деле".Кто-то скажет, что важно не то, как человек относится к религии, относится к Б-гу, а то как Бог относится к человеку. Связывать же два этих отношения в одно далеко не всегда верно. Человек может ничего не смыслить в религии и быть при этом прекрасным человеком, наследовать вечную жизнь. И иудаизм вполне может с этим согласиться: «Сказал рабби Шимон бан Йохай: «Кто более велик, тот кто любит царя, или тот кого любит царь? Тот, кого любит царь, как сказано: «И любит гера».
Но может и не наследовать. Могут ли сохраниться отношения, если их желает поддерживать лишь одна из сторон? В том-то и дело, что религия – это отдельная не сводящаяся к нравственности духовная сфера(хотя нравственность и предполагающая). И с точки зрения вечности освоение этой сферы чрезвычайно важная задача. Отсутствие отдельной специальной потребности в Боге, отсутствие стремления к Нему, может обойтись человеку очень дорого, а потребность эта нигде больше не культивируется, как именно в изучении Торы и ее «бережном исполнении».Не секрет, что люди, вовремя не создавшие семьи, с годами теряют в ней потребность, они становятся как будто бы удовлетворены своим одиноким существованием. Не все зависело от них, не всегда рядом с ними был человек, с которым им стоило сближаться. Но Бог всегда находится поблизости, и воспитание в себе навыков общения с Ним доступно каждому. Привычка значит многое как в дурном, так и в хорошем отношении (Диоген Лаэртский приводит такую историю: «Платон увидел одного человека за игрой в кости и стал его корить. «Это же мелочь», ответил тот. «Но привычка не мелочь», - возразил Платон». «О жизни» 3:38)
В вопросах вечности перестраховок не бывает. Как пишет Луцато: «Глубина замысла Творца состоит в том, что человек сам будет полным владельцем своего блага, как в общем, так и в частном… Человек займет именно ту ступень, которую он избрал и на которую себя поставил» (Дерех Ашем 2.7).Таким образом, Вечная жизнь человека целиком и полностью определяется его собственным выбором. Человек, не воспитавший в себе потребности общения с Создателем при жизни, менее всего пожелает такого общения по ее завершении. Человеку следует утвердиться в убеждении, что он есть ровно то что он есть, и что он может стать кем хочет только в этом мире: после смерти его душа способна очиститься от вредных пристрастий, но у нее не появится иных потребностей и интересов сверх тех, которые она нажила в этом мире, а потому ей как можно скорее следует обзавестись религиозными привычками, выходящими за пределы только морального поведения. Для человека живого и чуткого «бережное исполнение» заповедей никак повредить не может. Напротив, оно наивернейшим образом обратит его к нужной цели…
Речение «Не кради» вновь предоставляет нам возможность для прочтения текста Торы одновременно двумя разными способами, причем оба опираются на контекст. Если Десять речений — это законы конституционного типа, то здесь запрещено любое противоправное присвоение.И неважно при этом, что имеется в виду: собственно кража, мошенничество или любой иной способ воровства. Если же читать Десять речений как заповеди, то Раши и Рамбам согласны с тем, что эта заповедь — запрет красть человека.С чего вдруг такое узкое прочтение? — Да ведь кража, согласно еврейскому праву,карается штрафами, и есть только одна,самая страшная ее разновидность,караемая смертной казнью, — похищение человека с его последующим обращением в рабство. А заповедь, запрещающая все остальные виды кражи,приведена в другом стихе Торы: «Не крадите, не лгите, не обманывайте». И не случайно рабби Саадья Гаон считает, что запрещающая красть и обманывать заповедь проистекает из речения «Не кради».Восьмое речение «Не прелюбодействуй», когда его рассматривают как заповедь, по традиции трактуют узко, а именно как запрет прелюбодеяния с замужней женщиной. Если же его рассматривать как моральную норму, то это запрет любого блуда.Надо ли говорить, что девятое речение «Не провозглашай ложного свидетельства о ближнем», прочитанное как заповедь, подразумевает показания в ходе судебного разбирательства, а как моральная норма запрещает лгать о ближнем даже в быту. Традиционно, для того чтобы счесть, что свидетель лжет, достаточно намерения обмануть суд, пусть даже произнесенные им слова являются истиной с формальной точки зрения. Например, свидетеля в суде предупреждают, что он обязан давать показания не по собственному пониманию слов, а «согласно пониманию Вездесущего и согласно пониманию суда».Правило иллюстрируется прецедентом, который в Талмуде называется «посохом Равы».Однажды Рава в ходе судебного разбирательства потребовал от ответчика клятву, что тот выплатил долг истцу. Ответчик спрятал деньги в количестве, равном сумме долга, в свой посох. Во время клятвы он передал его истцу и поклялся: «Деньги, которые я был должен,уже находятся в руках истца».Пример призван проиллюстрировать тот факт, что человек может не соврать ни в одном слове, и при этом все вместе будет обманом и «свидетельством ложным».
Не возжелайдоматвоегоближнего; не возжелайженытвоегоближнего, ни егораба, ни рабыни, ни быка, ни осла — ничего, чтоу твоегоближнего.Десятое речение сводится к предупреждению: не повторяй ошибки Хавы, а то тебя, так же как и первого человека, изгонят из райского места.Тора выражает эту мысль со свойственной ей ясностью, ставя неявные отсылки к ключевым стихам истории об изгнании из райского сада. Правда, стоит отметить, что эти отсылки хорошо видны только тогда, когда Тору читают на святом языке, — не зря наши благословенной памяти учителя довольно решительно возражали против ее перевода на другие языки, при котором многочисленные ссылки такого рода теряются. Ключевых слова здесь два: хамад — от этого корня «(не) возжелай», и авэ — от этого корня глагол «(не) вожделей», который мы найдем дальше.Моше в своей предсмертной речи излагает это речение в следующем виде:«НЕ ВОЗЖЕЛАЙ ЖЕНЫ ТВОЕГО БЛИЖНЕГО; НЕ ВОЖДЕЛЕЙ ДОМА ТВОЕГО БЛИЖНЕГО, ЕГО ПОЛЯ…» Моше меняет порядок книги Шмот — вначале говорит о жене и лишь потом о доме, после чего добавляет поле, которое в книге Шмот не упомянуто вовсе. Кроме того, Моше меняет глагол: когда он говорит о доме ближнего, то употребляет не «(не) вожделей» (от хамад), а «(не) возжелай» (от авэ).
О деревьях райского сада сказано: «И дал Г‑сподь Б‑г вырасти из земли всякиежеланныевидом деревья, прекрасные на вкус». «Желанные видом» деревья переданы словом, однокоренным к «не возжелай» в Десяти речениях (от хамад).Кроме «желанных видом деревьев» в саду росли также «древо жизни и древо познания добра и зла».Надо полагать, что внешний вид плодов этих деревьев желания их съесть не вызывал.А вот потом змей убедил женщину, что плод древа познания добра и зла «прекрасен на вкус, вожделен (от авэ) глазам ижеланен [мысленному] вожделенно…’]взору[/footnote]». И естественно, что после такого мысленного описания плода женщина «…взяла от плода и ела». Хава думает о плоде древа познания словами, однокоренными к «не вожделей» в речи Моше и к «не возжелай» в Десяти речениях, хотя «желанными» называются остальные деревья райского сада, но не этого дерева. Из того факта, что остальные деревья названы «желанными», следует, что нет ничего дурного в желании того, что разрешено, в стремлении к тому, чем дозволено пользоваться. Можно желать и вожделеть красивый дом и прекрасную жену. Дозволено вожделеть поле, раба, рабыню, быка и осла — Сам Всевышний создал желанными деревья райского сада. Он же создал мужчин и женщин так, что женщины являются предметами вожделения для мужчин. Было бы странно, если бы Он запретил вожделеть то, что создал желанным. Не дозволено вожделеть лишь тот самый дом и ту самую жену, что принадлежат твоему ближнему.Вообще, слово, переведенное как «возжелать», используется в Писании в двух равноправных значениях. Первое — «желать» чего‑либо, причем подразумевается достаточно сильное чувство — стремление обладать, присвоить (а вот прилагательные от этого глагола довольно мягкие:«милый» — сердцу, «симпатичный»). Рядом с корнем хамад — хет‑мем‑далет — лежит корень хамас— хет‑мем‑самех — «присваивать», и не случайно глагол лахмод, кроме значения «желать», имеет также значение «домогаться», то есть не просто желать, но и предпринимать некие действия ради того, чтобы получить вожделенное. Возьмем, например, стих «Не домогайся серебра и золота, что на идолах, чтобывзятьсебе…» — очевидно, что здесь глагол следует понимать как «не возжелай», а не «(не) домогайся». Или, например, обещание Всевышнего: «… никто не будет домогаться твоей земли», — очевидно, «никто не пожелает» здесь будет совершенно неверным пониманием: как это «никто не пожелает» лучшей из земель?!
Как раз это речение в обоих своих вариантах — и «не возжелай», и «не домогайся» — достаточно легко толковать не как заповедь, а как моральный принцип. Ибн‑Эзра пишет, что оно имеет отношение к воспитанию, или, возможно, к самодисциплине. В качестве аргумента он приводит следующее соображение: обычно братья не рассматривают сестер как предмет вожделения. Причина тому — в нормах поведения, привитых им с юных лет. Ребенок знает, что сестра ему запретна, и потому, возмужав, не желает ее. Аналогичным образом следует воспитывать и взрослых, дабы никакая чужая вещь не воспринималась ими как предмет вожделения. При таком понимании становится понятным, почему Моше в книге Дварим усиливает запрет «не домогайся», меняя формулировку на «не возжелай», — с точки зрения морали порядочному человеку недостойно присваивать чужую вещь даже в мыслях. Нетрудно догадаться, что на эту тему написано множество этических трактатов, объединенных общей идеей «богат тот, кто доволен своей долей». И здесь существует опасность впасть в крайность: в частности, начав с заявления о том, что зависть — дурное чувство, можно договориться до того, что всякое невинное желание иметь такую же вещь, как у ближнего (жену, дом, коня), является недостойным. Вряд ли это верно, хотя бы потому, что «зависть пишущей братии умножает мудрость». Ясно же, что желание сделать нечто лучше, чем кто‑то другой, можно только приветствовать. Хотя не менее ясно, что зависть сживает со свету и завистника, и того, кому он завидует, — так что диалектический простор для пишущего трактат на эту тему поистине безграничен.
А вот сформулировать десятое речение в виде нескольких заповедей с четко описанными признаками нарушения очень тяжело. Мир стоит на обмене товарами, а любой обмен начинается с желания одной стороны приобрести вещь, которая в данный момент принадлежит другой стороне. Все сходятся на том, что заповедь «не домогайся» подразумевает приобретение вещи против воли ее нынешнего владельца и что, если домогающийся отобрал вещь, не рассчитавшись за нее, это уже нарушение другой заповеди — «не укради». Тем самым «не домогайся» сводится к запрету приобретать предметы с помощью насилия — физического или морального, — даже если при этом покупатель заплатил за товар сполна. Рамбам утверждает, что запрет распространяется на любые действия и уловки с целью приобретения того, с чем хозяин явно не желает расставаться. Получается, что эта заповедь будет нарушена, даже если в результате морального давления хозяин продаст товар как бы добровольно.В любом случае это явно не та область, где можно однозначно решить все возникающие вопросы. Как, например, одна из наших сегодняшних дилемм: является ли попытка соблазнить человека продать почку для пересадки нарушением заповеди «не возжелай» или нет?Рамбам считает, что «не домогайся» и «не возжелай» — суть два разных запрета, причем первый подразумевает физическую, а второй — умственную активность. То есть, согласно Рамбаму, «не возжелай» охватывает заповеди, относящиеся к образу мысли — не обдумывай, как бы приобрести желаемое, если хозяин явно против сделки, и, таким образом, Тора запрещает нам не столько желать, сколько строить стратегии по захвату чужого. Это достаточно очевидно для Рамбама, ведь желание возникает неосознанно, а над неосознанным у обычного человека нет власти. А вот разработка стратегического плана, придумывание уловок — дело вполне сознательное, и поэтому человек способен изгнать недостойные мысли из своей головы.
Конечно, представление о том, над какими мыслями властен или не властен человек, у разных людей разное. Например, рабби Йехиэль‑Михл Эпштейн считает, что запрет «не возжелай» во время размышлений о том, как бы приобрести нечто, еще не нарушается — мало ли какими фантазиями тешится человек. Заповедь становится нарушенной лишь тогда, когда вожделеющий принимает решение претворить в жизнь задуманные планы. Надо заметить, что при таком подходе заповедь «не домогайся» отличается от всех остальных. В остальных заповедях применяется правило, согласно которому дурная мысль, даже на уровне решения претворить ее в жизнь, не является преступлением даже на Небесном суде,до тех пор пока преступное деяние не совершено.Скажем,Родион Раскольников мог сколько угодно тешиться своей псевдоницшеанской мыслью о том, что ему дано право убить старуху‑процентщицу. Пока он не убил, он не нарушил запрет шестого речения «не убий».А вот если бы он решил выманить у старухи браслеты,цепочки,серьги,булавки,то нарушил бы заповедь десятого речения «не возжелай» еще до того,как приступил непосредственно к действиям.
Десять речений в виде четырнадцати заповедей как бы совершили круг и вернулись к началу. В первом речении неизбежно возникает один неразрешимый вопрос: можно ли заповедать человеку верить? В последнем речении столь же неизбежно возникает другой неразрешимый вопрос: можно ли заповедать человеку желать то, чего желать не должно?Раввин Хасдай Крескас прав, когда пишет, что невозможно приказом повелеть человеку верить. Прав и Рамбам, утверждая, что можно повелеть человеку искать доказательства тому или иному убеждению и тем самым прийти к вере. Но, рассуждая так, мы забываем, с чего начали: Синайское откровение было дано всему народу. Даже самые выдающиеся личности получали Синайское откровение как часть народа. Это человеку невозможно повелеть «желай» или «не желай», «верь» или «не верь». А вот народу как единой общности такое повелеть можно, потому что он в состоянии это выполнить. Народ в лице семьи, школы и общества может воспитать детей в предписанной вере и морали. «Царство священников и народ святой» не означает, что каждый из нас священник или святой. Это означает, что таков идеал народа, и каждого члена общины пытаются всеми силами приблизить к нему, — а дальше уж как получится. Проблема, по выражению наших благословенной памяти мудрецов, состоит в том, что «общественный котел не горяч и не холоден». Когда повеление обращено ко всему обществу, возникает вопрос: а что должен делать в связи с этим лично я? Именно поэтому комментаторы делают упор не на общий руководящий характер Десяти речений, а на заповеди, относящиеся к каждому отдельному человеку. В свете сказанного, возвращаясь к десятому речению, человека следует воспитать таким образом, чтобы, узнав о том, что есть заповедь не желать принадлежащего ближнему, он радовался, что то, что он исполняет и так, он, оказывается, делает по воле Творца.
Если бы можно было взять знающего человека и попросить его записать десять главных заповедей Торы, то было бы интересно посмотреть, какие десять из 613 заповедей он бы выбрал. Понятно, что в список обязательно попал бы запрет служить чужим божествам. Наверняка любой бы включил туда и заповедь о субботе. Но вот дальше?.. Обеспокоенные социальными проблемами люди, очевидно, упомянули бы заповеди о помощи бедным и слабым. Склонные к полету этической мысли вспомнили бы о «возлюби ближнего, как самого себя», а адепты интеллектуальной деятельности — о «правды, правды добивайся». Люди, особо ценящие личную свободу, вероятно, выбрали бы заповедь отпускать рабов на волю. Почему же десять начальных параграфов соглашения о Союзе с Всевышним именно таковы?Десять речений Декалога были записаны на двух скрижалях — по пяти на каждой. С древнейших времен всем было очевидно сущностное различие между группами речений, содержащихся на первой и второй скрижалях. В то время как речения первой скрижали носят ярко выраженный религиозный характер, речения второй скрижали являются сугубо социальными. Как первая скрижаль завершается заповедью, переходной с Неба на землю: почитай Творца в своих родителях, так и вторая скрижаль завершается переходом — от социальных требований к моральным: не только не делай зла, но даже не думай о том, что его можно совершить.
Имя Всевышнего упоминается в каждом из речений первой скрижали и ни разу на второй. При этом мудрецы отмечают, что заповеди второй скрижали имеют общечеловеческий характер. В уста римского кесаря Адриана по этому поводу вкладывается следующая мысль: первая скрижаль, содержащая религиозные заповеди, относится только к народу Израиля. Нарушение этих заповедей является поношением упомянутого в них Имени, и Он гневается на Свой народ за их нарушение. Заповеди второй скрижали даны всем народам, но при этом их нарушение не является поношением Его Имени (ведь Оно там не упоминается), и поэтому Он не предъявляет другим народам претензии в связи с их нарушением.Собеседник кесаря Адриана, рабби Йеошуа бен Хананья, ответил ему примерно так: убийство, прелюбодеяние, воровство, клевета и присвоение чужого — это темная сторона природы человеческой; выражаясь языком того же Мидраша — «выгребная яма» естества. А как известно, даже портреты земного царя в выгребной яме не вешают. В еврейском мире изображений Творца не делают, их заменяет слово, а именно — Имя Всевышнего; так вот, Его недостойно упоминать в таком контексте. Своим же ученикам рабби Йеошуа к этому ответу добавил: нарушение заповедей второй скрижали является таким же поношением Имени, и эти заповеди имеют не менее религиозный характер, чем заповеди первой скрижали.
Тора — великая книга, и она учит не только с помощью того, что сказано, но и с помощью того, что не сказано. Если присмотреться к списку заповедей первой скрижали, то на первый взгляд в нем не хватает того, что делает «народ священников» собственно священниками, а именно заповеди о том, как служить Творцу. То, что в природе человека считать службу в Храме высшим уровнем проявления религиозности, естественно. В конце концов, человек приходит в Храм, чтобы заниматься там исключительно этим — религиозным служением. Но именно религиозное служение в Десяти речениях и не упоминается. И на то, что ничего подобного там нет, неоднократно указывали наши пророки. Не то чтобы пророки были против служения в Храме — они сами в нем участвовали; но они пытались донести до людей некую основополагающую идею. Невозможно нарушить даже одно из Десяти речений, десяти параграфов союзных обязательств, и при этом считать, что Союз остается в силе благодаря тому, что виновный приходит в Храм, приносит жертвы и читает молитвы. Тора, за редчайшими исключениями, не предусматривает очищения жертвой за сознательно совершенное преступление.Пророки утверждают, что именно Десять речений являются ядром Союза народа и Б‑га, — все остальное лишь оболочка. Это не значит, что остальным можно пренебречь — все это тоже заповеди Всевышнего, в том числе и законы о жертвоприношениях. О важности формы служения Творцу свидетельствует тот факт, что первыми же заповедями, данными после Синайского откровения, были именно такие практические повеления.
Первое речение запрещает изготовлять не только идолов, но и любые изображения, связанные с Творцом. А теперь вдумаемся: первое, что хочет сделать человек, когда речь идет о ком‑то дорогом ему, — это заполучить его изображение в максимально красивом виде и повесить на самом видном месте. Именно по этой причине сразу после Десяти речений следует запрет делать подобные изображения, даже самые роскошные. Вынос этой темы за скобки Декалога можно проиллюстрировать в обычном для мудрецов стиле. Вступая в новое владение, царь вначале издает манифест, содержащий основные принципы поведения в его царстве. И только потом появляются указы о том, в какой форме следует проявлять верноподданнические чувства, будь то портреты, конные скульптуры и прочее подобное тому. Так вот, первый указ Царя царей после манифеста — обойдемся без Моих портретов. Сразу же после этого мы видим указание о форме жертвенника. Здесь нас интересует не то, почему жертвенник должен быть именно таким, — важно лишь, что обрядовая форма поклонения Всевышнему — важнейшая тема Торы, но она вынесена за скобки условий Союза. Иными словами, Всевышний заключил Союз не для того, чтобы Ему приносили жертвы и поклонялись в Храмах. Для тех, кто обрядовую форму считает основой религии, слова псалма Асафа звучат как совершенно еретические:«Не в [скудости] жертвоприношений Я буду обвинять тебя — и не в [скудости] всесожжений предо Мною… Ибо Мои все звери в лесу, скот на тысячах гор… Если б Я проголодался, то не сказал бы тебе, ибо Мне — вселенная и все, что наполняет ее. Разве ем Я мясо быков, разве пью кровь козлиную? <…> Преступнику же сказал Б‑г: “Незачем тебе перечислять Мои уставы и произносить слова Союза со Мной, если ты ненавидишь наставление и подальше отбросил слова Мои! Ты видишь, что человек вор, и дружишь с ним, с прелюбодеями ты в товарищах! Уста твои разносят беду, к языку обман как приклеенный! Сидишь и клевещешь на брата своего, сына матери своей поносишь! Ты это делаешь — и Я буду молчать?! Ты воображаешь, что Я таков, как ты!”»
Слова, обращенные к преступнику, перечисляют нарушение заповедей седьмого, восьмого и девятого речений, и говорится, что никакие жертвы не покрывают этих преступлений. Пророк от Имени Всевышнего практически прямо называет жертвы, приносимые нарушителем этих заповедей, попыткой взятки, причем преступник обвиняется в крайней форме неуважения к Создателю: «Этот человек творит Б‑га по своему образу и подобию!»И так же, как на первой скрижали отсутствует то, что принято считать вершиной религиозного поведения, так и на второй скрижали мы не найдем вершин этической мысли. Нет заповеди в стиле «Не обижай ближнего» или «Следуй путями Всевышнего». Да, в конце концов, в ней нет даже того, что всегда составляло душу еврейского общества: помоги несчастному! Вообще‑то вопрос, почему те или иные заповеди отсутствуют в Декалоге, — это тот случай, когда сам вопрос лучше любого ответа на него. На эту тему полезно размышлять, и наверняка будет поучительно обсудить ее за субботним столом, но при этом совершенно необязательно, что на данный вопрос существует хороший ответ. Можно попробовать сказать, что Десять заповедей представляют собой минимальные требования к гражданам «царства священников». При таком подходе понятно, почему большинство заповедей Декалога запрещающие, а не предписывающие: не делай идолов, не призывай Б‑га в свидетели, когда врешь, не убивай, не воруй…
Две предписывающие заповеди — помнить день субботний и оказывать уважение к родителям — трудно сформулировать в форме запрета. Формулировка «не обижай родителей» вполне позволит о них попросту забыть, а «не нарушай день субботний» потребует обязательного объяснения, что же называется соблюдением субботы. Запреты все же соблюдать проще, чем предписания. К тому же если включить в обязательные требования к гражданам царства священников «стремиться к истине», то фанатизм расцветет пышным цветом, поскольку всегда найдутся желающие научить других истине в ее исконной, по их представлениям, форме. Боюсь, что если бы в Десять речений была включена заповедь «Возлюби ближнего, как самого себя», залюбили бы до смерти. Ведь совсем не случайно человеколюбивый мудрец Гилель сформулировал эту заповедь в отрицательном виде: «Что ненавистно тебе, не делай ближнему!»…
Десять речений — реестр условий Союза с Всевышним — является важнейшим текстом иудаизма. Почти в каждой синагоге установлено изображение двух скрижалей, на которых записаны первые слова каждого из речений. Судя по тому, что к этим скрижалям часто добавляют гербовое обрамление, например львов‑щитоносцев, это изображение считают едва ли не гербом народа Израиля.Во время молитвы в Храме читали Десять речений, а затем три отрывка «Шма», причем Десять речений читали сразу после благословений, которыми в наше время предваряют чтение «Шма». Однако вне Храма публичное чтение Десяти речений в ежедневной молитве отменили именно в связи с избыточным значением, которое этому придавали. Дело доходило до того, что некоторые считали, что все остальные заповеди Торы не столь важны. Нельзя сказать, что соображение несущественное и причины, вызвавшие такое постановление к жизни, не имели места. И тем не менее величайшие люди разных поколений пытались вернуть чтение Десяти речений в молитве. Рабби Йеуда свидетельствует, что в Вавилонии это постановление пытались упразднить и вернуть чтение Десяти речений в общественную службу. Этого не удалось сделать в его поколении, но уже в следующем поколении такую же попытку предпринял Раба бар Бар‑Хана. Еще спустя два поколения его опыт повторил Амеймар. И вновь остальные мудрецы не позволили этого сделать. В XIII веке вопрос о допустимости ежедневного зачитывания Десяти речений в синагогах пришел к Рашбаму. Ответ был категоричным: нет, и ни в какой форме. Наконец, в следующем веке автор «Арбаа турим» написал, что Десять речений «достойно читать» каждый день перед началом общественной молитвы. С тем, что это «хорошо», согласны практически все, хотя все подчеркивают, что ни в коем случае такое чтение не должно быть общественным.Еще дальше по этому пути продвинулся Рамбам: он запрещает даже вставать при чтении из свитка Торы недельного раздела «Итро», когда доходят до Десяти речений, аргументируя свою позицию так: «Потому что отсюда проистекают мнения, ведущие к потере веры и к тому, что они вообразят, что в Торе есть ступени и что одна часть ее возвышеннее другой, что очень опасно. И следовало бы перекрыть все ходы, ведущие к таким скверным верованиям… Недостойно полагать, что в Торе одна часть выше другой». Впрочем, те общины, в которых принято вставать во время чтения Десяти речений, утверждают, что стоят не потому, что выделяют эту часть Торы более других, а потому, что во время Синайского откровения весь народ стоял. Мидраш говорит: «Сказал Святой, благословен Он: “Дети Мои, если вы каждый год будете читать этот отрывок, Я зачту его вам, как будто вы лично стояли у горы Синай”». И уж коль скоро этот отрывок читают, как бы символически присутствуя при даровании Торы, то очевидно, что все собравшиеся должны стоять. Надо отметить, что Любавичский Ребе просил приводить в синагоги даже самых маленьких детей, не говоря уже о женщинах, послушать чтение Десяти речений из свитка Торы, исходя из той же идеи уподобления стоянию у Синая…
Ништкошер!
- А что чиновники Еврейского агентства в Иерусалиме грустят?
- Это они по евреям сохнут.
В Африке обнаружено племя юдоедов.
Самое страшное - это когда уже поздно что-то исправить.
Лучше всего у Рабиновича получается портить. Поэтому он старается никому в общине не помогать.
Ложь не считается ложью при ответе на вопрос, который спрашивающий не должен был задавать.
Дурь и необдуманные поступки в нашей общине называются ХАРИЗМОЙ..
Если тебя назначили главным, то ты - не главный. Главней тот, кто назначил тебя главным.
За власть Заветов!
Сегодня-Рош Ходеш Элул(30 Ав 5775,15 августа),мы читаем Рэе,Дварим 11:26-16:17, мафтир Бемидбар,28:9-15 и hафтару Йешаяху,66:1-24.