Михаил Заборов
СКРИПКА
Звонок прозвенел за плотно закрытой дверью, казалось, необитаемой квартиры, прозвучал, одиноко, несмело. Казалось, никто, никогда не отзовется за глухой дверью. Прошла тяжелая пауза, когда все же кто-то за дверью зашевелился, послышался лязг задвижки, и дверь отворила девочка лет шести, двоюродная сестричка С*, которую он никогда прежде не видел, ибо жил в провинции, а дядька с семьей в Ленинграде.
И потому что там жили родственники, с Ленинградом связаны детские воспоминания С* и слово Ленинград до сих пор ласкает его слух больше, чем холодное Петербург.
С* отметил про себя, что сестра овалом лица напоминает своего отца - его дядю, хотя прямого сходства нет. Она знала о предстоящем приезде и любезно пригласила С* в слабо освещенный коридор, в квартиру. Дядьки и его жены не было - работа, но появилась бабушка в белой ночной сорочке и с совершенно белыми волосами. Абсолютно прямые, они плотно облегали ее с детства знакомое и потому милое старческое лицо. Этот свой образ бабушка приняла очень давно, по меньшей мере, со времен войны и с тех пор почти не менялась. А во времена войны, она запомнилась С* только в одном эпизоде. Тогда эвакуация забросила семейство в забытое богом место МалОм в центральной России, сюда было эвакуировано множество детей из осажденного Ленинграда, а директором базы-детдома оказалась тетка С* Роза, которая вообще-то была научным работником, исследовала литературу и детьми никогда не занималась, война смешала все. Через муки и скитания, чудом спасшись от фашистов, добралось семейство до МалОма и временно поселилось на базе при тетке. Тут же при дочери была и ее мать – бабушка С*.
Прожили С* с матерью и братом в импровизированном детдоме недолго, то была передышка в долгом эвакуационном мытарстве, вскоре снялись с якоря и продолжили путь – на Урал.
В детдоме, однако, старший брат С* успел пойти первый раз в первый класс, для дошкольного же возраста ничего не было предусмотрено, и С* целыми днями гулял по неогороженному и потому бескрайнему двору базы, гулял по окружающим болотам, по прилегающему лесу, где однажды уже затемно его чудом не съел в лесу подошедший вплотную к базе волк.
А однажды зимой в банный день все выходили распаренные из бани и бабушка, видимо, из-за контраста температур сомлела. Переполох, побежали за нашатырным спиртом, с этого времени С* запомнились эти слова «нашатырный спирт». К счастью все обошлось, но именно с этого эпизода врезался в память образ бабушки: бледный старческий лик, плотно обрамленный еще более белыми волосами. Потом уже после войны довелось С* бывать в Ленинграде, где он снова видел бабушку все в том же неизменном ее образе, только теперь она несколько сдвинулась умом, впрочем, не слишком сильно.
На этот раз бабушка обняла С* и заговорила быстро быстро, что-то, что трудно было понять. Вскоре появились дядька с теткой - бурные приветствия, сели за стол, тары-бары, как папа, как мама? Среди прочего тетка вызвалась поводить С* по музеям Ленинграда, что не отменяло самостоятельных прогулок по великому городу. О целях приезда С* они прекрасно осведомлены: поступать в Академию Художеств – экзамен очень серьезный.
Нева, Исакий, великолепный памятник Петру, Адмиралтейство, Зимний дворец – весь этот ансамбль кажется можно созерцать вечно, не надоедает. Но на сей раз на С* лежит тяжелое бремя – мысль, как поступить в Академию.
У дядьки С* остановился на пару дней, потом общежитие. В эти пару дней С* и стал свидетелем глубоко потрясшей его сцены. Бабушке был отведен в доме маленький закуток прямо при входе, в изгибе коридора, там стоял топчан с матрасом и простыней, никогда не застилавшийся, бабушка лежала, сидела на нем, иногда ходила бесцельно по коридору, но вечером на нее находило возбуждение, и в таком состоянии она с болью сказала: «Ты забрал мою скрипку, а мне так ее нехватает, мне так она нужна!» Она делала движения игры на скрипке, одна ее пустая рука поднялась и завибрировала, как это делают скрипачи, вторая пустая рука делала движение несуществующим смычком. «Отдай мою скрипку, отдай мою скрипку!» C* обомлел, дело в том, что это была правда.
Tve было 8 лет, когда мама решила исполнить свою давнюю мечту, чтоб ее мальчик стал скрипачом, и отвела C* в музыкальную школу, где все еще преподавал ее довоенный учитель. А дело было сразу после войны в разрушенном до тла городе. Проверили слух, пальцы рук, все отлично, С* хотел играть на пианино, но семья жила тогда впятером в съемной комнатке девяти метров, кухней служил коридор, где на полу стоял примус, на нем варилась еда, и это все. О каком пианино тут можно было мечтать? А мама мечтала только о скрипке. Эта ее мечта зародилась очень, очень давно, в ее юные годы. Детство и юность мамы проходили в Польше, в маленьком городке Пшасныш на границе с Германией. Отец большого семейства (9 детей) был колесником, ведь тогда основным средством передвижения были еще лошадь да телега… Отцу трудно было содержать большую семью, но послать подрастающих детей работать в чужом доме считалось позором, и потому все жили в крайней бедности на заработки отца. Тем не менее, семья была музыкальная, пели, играли на разных инструментах: кто на скрипке, кто на балалайке, кто на мандолине… целый ансамбль. Часто собирались и музицировали все вместе, а под окнами собирались соседи поляки и слушали. Вот тогда и зародилась у мамы мечта учиться по настоящему игре на скрипке. Но уроки стоили непомерно дорого, никакой надежды. И тут один маститый педагог, оценив талант мамы, взялся учить ее бесплатно. Но восстал против этого фанатично ревнивый отец – мой дед, он заподозрил педагога в нечистой-сексуальной заинтересованности. Никакие уговоры, попытки разубедить не помогли, и открывшаяся было, радужная перспектива рухнула.
Это был для мамы тяжелейший удар. Тогда-то загорелась она иной мечтой: бежать в Советский Союз, где образование бесплатное – полет за убегающей скрипкой. Как удалось маме выехать из Польши, въехать в Советский Союз, как сложилась ее дальнейшая судьба, обо всем этом мама прекрасно написала в своих воспоминаниях, лучше ее не скажешь, разве что опубликовать ее книжку в этом же блоге? Чудовищная нужда уже в СССР, бездомность, потом замужество, рождение детей – все эти насущнейшие заботы оттеснили, вырвали скрипку из маминых рук, и вот теперь, она перенесла свою несбывшуюся мечту на своего сына, он, должен был ее воплотить.
С* было, как сказано 8 лет, семья только что возвратились из эвакуации в родной и разрушенный город. Тема скрипки была для С* любопытна, и он легко представил себя скрипачом. Встал вопрос, где взять скрипку? И тут дядя из Ленинграда написал, что пришлет скрипку, о том, что это скрипка бабушки С* знать не знал, да и кого интересовала тогда свихнувшаяся малость бабушка. Скрипку прислали, и С* стал ходить и ездить далеко, далеко в музыкальную школу. Сначала нужно было долго идти до остановки автобуса, потом в чудовищной давке ехать до центра города, а оттуда опять пешком… Учитель попался строгий и требовательный, и очень скоро обнаружилось, что скрипка – это очень мило, послушать со стороны, но учиться – тяжелый труд. От природы медлительный, С* с трудом справлялся с подготовкой школьных уроков, пилить после этого часами на скрипке оказалось и очень тяжело и даже невыносимо. И отрок стал отлынивать от занятий к вящему неудовольствию учителя и огорчению мамы. Правда экзамены С* сдавал на пятерки, но дружба со скрипкой серьезно осложнилась, он и любил и не любил ее. Так ему очень нравился 1-ый концерт Вивальди, мелодии Бетховена и некоторые этюды, но новые вещи он разбирал с трудом и вскоре заразился «святотатственной» мыслью от этого бремени освободиться. Борьба с мамой предстояла долгая и упорная, но в конце концов она вынуждена была расстаться со своей мечтой вторично, в отношении сына тоже.
Скрипку С* поставил в угол, иногда, впрочем, раскрывал футляр, потому что как у бабушки «чесались» руки и терзалась душа, играл первый концерт Вивальди, разученные некогда мелодии и пытался что-то сочинять. Однажды нашлась какая-то красивая мелодия, жившая за стенкой соседка, услышав, прибежала спросить, что это за еврейская песня, а С* постеснялся ей сказать, что это его мелодия. В какой-то момент он даже решился восстановиться в музыкальной школе, но оказалось, что теперь он уже переросток, возникли бюрократические трудности, и С* отступил.
Прошли еще годы, С* стал юношей, окончил школу и как полагается в таком возрасте стал встречаться с девушками. Однажды на танцах познакомился с одной очень симпатичной, разговорились, С* рассказал среди прочего о том, что учился играть на скрипке, да оставил. На одном из следующих свиданий его подруга неожиданно сказала ему, что у нее есть подруга, которая хочет играть на скрипке, но нет скрипки, и не можешь ли ты на время одолжить ей свою скрипку. Тут уж загорелся С*, чувствуя на себе тяжелый упрек, за то, что не исполнил мамину мечту, он с готовностью решил передать свою неисполненную миссию другой, той, которая по настоящему хочет и будет учиться и может станет музыкантом, тем даст смысл и маминой и бабушкиной скрипке. На следующее свидание он пришел с инструментом, Но на этот раз подруга куда-то торопилась, она не стала задерживаться и вскоре удалилась, унося с собой скрипку. Больше С* ее никогда не видел.
Только сейчас он спохватился, что телефона ее у него нет, понял своим еще неискушенным 17 ти летним умом, что то была элементарная, грубая афера, но было поздно. Так украдена была, можно сказать семейная скрипка, семейная мечта бабушки, мамы, и С* мечта. Ему потом всю жизнь нехватало скрипки, особенно, когда стал бардом, сочинял песни, иногда хотелось чего-то не гитарного, иного, скрипки хотелось, и как у бабушки тосковали руки и душа по инструменту. Вся возвышенная семейная мечта столкнулась с низостью, с грубой примитивной аферой, и низость победила!
Мог ли теперь С* при встрече с бабушкой рассказать ей все это? Нет, только не это, только не это! Ничего не оставалось кроме как отмолчаться на отчаянные призывы «сумасбродной старушки» на которую никто не обращал никакого внимания.